насрано 183 раза:
[0][1][2][3][4][5][6]

Засропсто! Увгны ликоваюд.

Здравствуйте кто крайний

па держу ваю и я тожи за де онане зацию увгна с ником ХЗ кто

Шопен Гауэр, ти хуй!

знаю телефон и фио ипшайтега где мои 10тр ?

Ну да, я 3030не мал с я попа гандой лг6т и гомафо6ии! Штош миня типерб 3030 это, диминимизировадь??7

Йа за деонанизацию!!

Джва раза

Ща дуро сдеанонит всех за пяточину и на хостенх больше не попросит

Отец знакомого апрувит на свалко. Сегодня срочно вызвали на совещание. Вернулся поздно из апруверной и ничего не объяснил. Сказал лишь собирать все коменты и бежать на темную сторону за реджектами. Сейчас едем куда-то далеко за город. Не знаю что происходит, но мне кажется началось...

а можно не надо? спасибопожалуйста!

гетшеет

гетшеет

Владислав Выставной
Свалка ненужных людей
Академик грелся в теплых лучах рукотворного светила. Какая разница – настоящее ли солнце, искусственное ли? Лишь бы выполняло возложенную на него функцию. А именно: освещать ход Эксперимента.
Справа по-прежнему высилась Стена, слева синел бесконечный провал. Странно, но людям до сих пор ни о чем так и не сказали эти простые символы. На редкость черствые существа…
Он запустил мохнатую длинную руку в груду мусора прямо под собой. И вытащил первый попавшийся предмет. Именно первый попавшийся – это важно для чистоты Эксперимента.
Предметом оказалась пузатая коньячная бутылка с обрывками этикетки. Академик глубоко задумался, собрав в складки кожу на мудром морщинистом лбу.
Бутылка, стекло, коньяк… Какие выводы можно сделать из этого сочетания? Ну, кажем, так…
Во-первых, Эксперимент по-прежнему идет своим чередом. Люди последовательно выполняют свою главную задачу: планомерно и безостановочно перерабатывают среду своего обитания в мусор. Грузовики-мусоровозы бесперебойно снабжают городскую свалку материалом для исследований. И материалы прибывают, надо отметить, прелюбопытнейшие…
Во-вторых, коньяк… Это, в общем-то, некоторое излишество для Эксперимента, так сказать, предмет роскоши. Следовательно, люди живут неплохо.
В-третьих, люди по-прежнему пьют. А употребление алкоголя у людей обычно связано с желанием уйти от действительности. Неужели они, все-таки, живут не так хорошо, как хотелось бы? Это явное противоречие с предыдущим выводом…
Люди.
Какие странные существа. Считают себя царями природы, а в действительности созданы лишь для того, чтобы производить мусор.
Академик повертел в руках бутылку и отбросил в сторону.
Со стороны раздался восторженный крик. К Академику на трех лапах спешил всклокоченный Доцент с каким-то тряпьем под мышкой.
– Пойдемте, Академик! – закричал Доцент. – Пойдемте за мной! Кто-то из людей выкинул на свалку такое… Такое…
Он подпрыгивал на месте, размахивал хвостом, сверкал красным статусным наростом.
– Ведите себя прилично, коллега, – нахмурился Академик. – Говорите внятно: что там случилось?

Ученый Совет, как обычно, собрался на вершине главной экспериментальной кучи. Была ночь – самое время для серьезных размышлений.
Здесь были все: солидные Доктора, шустрые Доценты и многообещающие Аспиранты. Шумная ватага студентов и студенток далеко в стороне азартно копалась в мусоре, в надежде откопать что-то ценное для науки.
Ученые исподлобья смотрели на Академика, опасаясь встретиться с ним взглядом: прямой взгляд глаза в глаза мог закончиться вызовом на суровый научный диспут. Один из Докторов до сих сидел в сторонке с огромным шрамом через всю морду: если вы собираетесь выдвинуть новые научные идеи, потрудитесь-ка их хорошенько обосновать.
– Итак, коллеги, мы собрались по довольно важному поводу… – произнес Академик. – Кстати, можете сесть.
Ученые аккуратно расселись в кружок вокруг привнесенного на свалку нового удивительного артефакта.
– Что ж, – сказал Академик, солидно почесывая бок. – Доктор, доложите Ученому Совету о новом открытии…
– Коллеги, – произнес Доктор, грузный, с шерстью, уже тронутой сединой. – Это случилось сегодня утром. Мусоровозы, как обычно, доставили очередную партию образцов, и мои студенты принялись за изучение материала. Не было, в общем-то, ничего принципиально нового. Но через некоторое время, от подножья свежей кучи раздался крик…
Словно в подтверждение слов Доктора из центра Ученого Совета раздался исполненный слез и тоски звук.
Там, на груди мусора, лежал небольшой сверток, из которого торчала маленькая розовая голова младенца.
– Ребенок человека! – торжественно провозгласил Доктор.
– Это мы видим, – мрачно проговорил Академик. – Я, надеюсь, Секретарши догадались его покормить?
– Конечно же, первым делом, – томно произнесла одна из сидевших рядом с Академиком Секретарш. – Я лично проследила…
– Мы все проследили, – ревниво произнесла другая, склоняясь над маленьким детским личиком.
В среде Секретарш началась тихая возня.
– Тишина! – скомандовал Академик. – Покормили – и ладно. Хм… И как же вы истолковываете этот новый факт, коллеги?
Наступила тревожная тишина. Каждый из ученых одновременно ужасно хотел высказаться и получить научные дивиденды. Но, в то же время, все опасались оскандалиться с необоснованно выдвигаемыми гипотезами.
Наконец один молодой, но уже очень амбициозный Аспирант выглянул из-за плеча своего научного руководителя и произнес:
– У меня есть версия, коллеги…
Его руководитель злобно оскалился на него: где это видано, чтобы молодняк лез вперед заслуженных научных работников!
Но Академик жестом остановил препирательства. Все-таки, с чего-то надо было начинать.
Аспирант, ловя на себе недоброжелательные взгляды, бочком-бочком протиснулся сквозь плотные ряды коллег к центру. Он облизал засохшие от волнения губы, пару раз взволнованно подпрыгнул на месте на всех четырех конечностях. После чего сбивчиво заговорил:
– Уважаемые коллеги! Глубокоуважаемый Академик! Мне кажется, что сегодняшний необычный случай может пролить свет на все наши многолетние исследования…
– Так… – спокойно произнес Академик.
Сколько раз он уже слышал такие вот победные высказывания! Но все эти слова вызывали лишь кратковременный ажиотаж в научной среде. Дешевые сенсации.
Не может здесь быть простых решений. Все знают: Эксперимент есть Эксперимент. И третьего не дано.
– Итак, что мы имеем? – уже более уверенно заговорил Аспирант. – Это – человеческий детеныш!
– Это мы видим! – сварливо крикнул его научный руководитель. – Только какие отсюда следуют выводы?
– В Городе никогда не было детей! – воскликнул Аспирант. – Это научно доказанный факт! И этот ребенок – первый!
– Так… Интересно… – произнес Академик.
И все учены ту же призадумались. Ведь если эта мысль показалась интересной Самому – значит, над ней непременно стоит задуматься…
– Я подумал и пришел к следующему заключению, – торжественно произнес Аспирант. – Мы, наконец, нашли то, что искали!
– А что мы искали? – глупо ляпнул какой-то старый Профессор.
Академик мрачно взглянул на него. Давно пора провести чистку в научных рядах. Хватит уже дураков кормить и поддерживать высосанные из пальца диссертации…
– Мы искали и ищем Основной Мусор Человечества, – произнес Академик. – То есть, смысл существования людей во Вселенной и необходимость его дальнейшего содержания за счет более высокоразвитых существ…
– То есть, нас! – тупо сказал все тот же Профессор.
Вот ведь, старый маразматик!
– Именно, – сказал Академик и повернулся к Аспиранту. – И что же, по-вашему, есть Основной Мусор?
– Вот!
Аспирант ткнул худым пальцем в хныкающий сверток.
Секретарши испуганно переглянулись.
Наступила мертвая тишина.
Аспирант произнес совершенно святотатственные слова. Все знают, что люди – далеко не идеальные существа. Куда им, не имеющим даже хвостов, до понимания высоких истин!
Но считать мусором детенышей…
– Чего вы так на меня смотрите? – оскалился вдруг Аспирант, и шерсть на нем стала дыбом. – Да, я считаю, что Основным Мусором Человечества являются его собственные дети! И понять этого мы не могли так долго только из-за изначально неправильной установки Эксперимента! Его так называемая чистота обернулась профанацией! Если бы мы сразу разрешили людям Города рожать детей – все давно стало бы на свои места! Свалка была бы просто забита детьми до отказа!
Совет поднял невообразимый вой.
Ученые мужи оскалились друг на друга и сошлись в стихии необузданного научного спора. Со всех сторон в коллег полетел мусор и даже моментально появившийся как бы неоткуда свежий, пахучий профессорско-преподавательский помет.
Спор – великая штука. Ведь только в споре рождается истина…
Только Академик громадной седой глыбой сидел неподвижно посреди всего этого хаоса.
Он размышлял.
А ведь не так уж и не прав этот сопливый Аспирант! Какому члену его научного стада придет в голову выбросить вот так, как ненужную вещь, беспомощного младенца? Нет, это просто немыслимо. Такого никак нельзя ожидать от нормальных вменяемых особей.
А вот люди…
Люди способны на всякое.
Академик нахмурился. Теперь он начал соотносить в голове факты, которые раньше считал лишь незначительными случайностями.
Тела, упавшие со стены. Да, да, те самые, которые вначале были сброшены с Обрыва, и лишь потом вернулись сверху – по хитроумной логике Эксперимента.
Другие тела – закопанные в мусор ворами и убийцами. Никто так до сих пор и не понял: почему люди убивают друг друга из-за мусора? Из-за предметов, которым они придают какое-то немыслимое, совершенно неадекватное значение? Почему люди живут в грудах мертвого мусора и постоянно завидуют друг другу – вдруг у кого-то мусор роскошнее?
Да… А ведь этот странный культ мусора должен иметь какой-то логический выход! И тот, что предлагает Аспирант – вполне достоин рассмотрения.
– Коллеги! – низко и зычно произнес Академик. – Прошу тишины!
Вопли и ругань мгновенно прекратились. Только витали еще некоторое время в воздухе клочки грязной бумаги и вырванной из ученых голов шерсти.
– Мне кажется, нам недостаточно фактов, чтобы делать столь серьезные выводы, – произнес Академик. – Надо вызвать Лаборантов.
Члены Ученого Совета не возражали.
…Лаборанты были посредниками между учеными и людьми. Это было просто необходимо для чистоты Эксперимента – чтобы с людьми контактировал кто-то, кто выглядит так же, как и они.
Ведь примитивные существа о двух руках и ногах, голокожие и бесхвостые, люди считали себя царями Природы!
О, смех, смех… Они даже считали себя вправе убивать тех, кто не похож на них – только за одну эту самую непохожесть. Сколько отважных экспериментаторов погибло от пуль и другого смертоносного человеческого мусора…
Нет, для того, чтобы управлять этими самовлюбленными существами, стоило играть на их собственных предрассудках!
Возьми существо, внешне напоминающее человека, добавь ему внешней значительности и достоинства, заставь его говорить загадками и назови, скажем… Наставником!
Все – человек будет смотреть в рот этому болвану Лаборанту-Наставнику и почитать его за божество.
Эх, люди-люди…

…Лаборанты предстали перед Ученым Советом, боязливо глядя себе под ноги. Это были трусливые существа, и только люди могли увидеть в них что-то сверхъестественное.
Они были трусливы, как и та функция, которую должны были выполнять в среде бесхвостых.
Отражения их трусливой и подлой совести.
Академик критически осмотрел Лаборантов и властно произнес:
– Ученый Совет просит вас привести факты, свидетельствующие о том, что люди, возможно, иногда, хотя бы изредка, относятся друг к другу, как к мусору. То есть хламу. Ненужным и брошенным вещам. Вы понимаете, о чем я говорю?
Лаборанты переглянулись. На лицах некоторых появились грустные улыбки.
– Уважаемый Ученый Совет, – заговорил один из Лаборантов, самый грустный и старый. – Я несколько удивлен и даже ошарашен…
– Чем, таким простым вопросом?! – воскликнул все тот же, уже порядком разгорячившийся Аспирант.
– Нет, – усмехнулся Лаборант. – Как раз напротив: тем, что именно этот вопрос вы нам так до сих пор и не задали.
Члены Ученого Совета недовольно заерзали на своих местах. Еще не хватало, чтобы какие-то бесхвостые Лаборанты учили их правильно ставить научные задачи!
– Продолжайте! – велел Академик.
– Дело в том, – сказал все тот же Лаборант, – что нам давным-давно уже ясно, что люди самым главным, самых ничтожным из всех своих отходов считают именно самих людей…
Остальные Лаборанты невесело закивали головами в знак согласия с коллегой.
– Человеческая жизнь в их понятиях вообще стоит ничтожно мало, – продолжал старый и грустный. – Представьте себе: многие из них готовы с легкостью променять большую часть своей собственной жизни на кучу всякого бесполезного хлама, который в конце концов попадает сюда…
Лаборант обвел руками Свалку.
– Это называется у них «работой». И самое страшное – так поступают практически все люди.
– Да, мы знаем это, – задумчиво произнес Академик. – Мы долго думали над феноменом «работы». Получалось просто бессмысленное ежедневное времяпровождение. Причем безо всякого удовольствия. Но никогда никто не подходил к этой проблеме, как к медленному убийству собственной жизни.
– Гениально!… – ахнул какой-то Профессор и схватился за голову.
– Попахивает открытием, – сказал какой-то облезлый Доцент.
А Лаборант продолжал:
– А некоторые, те, кто не хочет работать…
– Ну, конечно! – воскликнул Аспирант. – Сначала считалось, что это – наиболее высокоразвитые особи! Но потом мы поняли, что заблуждались…
– Да, – кивнул Лаборант. – Эти особи вовсе не достигли вершин понимания истины. Они просто стремятся к наиболее легкому получению необходимого им количества мусора. И некоторые из них ради этого мусора идут на убийство себе подобных.
– Вот! – поднял указательный палец Академик. – Я как раз и говорил о этом!
– Так вы тоже считаете, что Основной Мусор Человечества – это сам человек? – спросил у Лаборанта один из Профессоров.
Лаборант задумался.
– Видите ли, – произнес он. – Все не так просто…
– Выводы полагается делать Ученому Совету, а не Лаборантам! – заявил Академик. – Ступайте, занимайтесь своими обязанностями!
Лаборанты тихо растворились в дымке, поднимающейся над кучами мусора.
– Я полагаю, что мы на верном пути, – решительно сказал Академик. – И этот выброшенный на Свалку ребенок – важный шаг на пути к понимаю сущности человечества…
Издалека раздался шум: это бежали дозорные из числа студентов.
– Едут! – кричали они. – Грузовики едут!
Академик поднялся во весь свой громадный рост и оскалился страшными белыми клыками.
– Предлагаю перенести рассмотрение данного вопроса на следующее заседание Ученого Совета, – провозгласил он. – А сейчас нам предстоит вступить в активную фазу Эксперимента – в прямое взаимодействие с людьми…
Члены Ученого совета нахмурились.
Еще бы. Вольготная жизнь заканчивалась.
Но Эксперимент есть Эксперимент. И настоящие ученые должны бесстрашно идти навстречу истине. Точнее – броситься на нее, не страшась ничего, даже самой смерти!
– Вы знаете, люди жестоки, – говорил Академик. – Но нет другого способа познать их, кроме как встретившись лицом к лицу!
– Да! Да! Мы готовы! – воскликнули молодые.
– А что еще остается… – проворчали старые.
Академик упруго, опираясь на кулаки, подскочил к секретаршам.
– Берегите детеныша! – строго сказал он. – Его надо воспитать достойным существом. Какое счастье, что мы его нашли…
И в глазах старого, видавшего виды Академика мелькнули слезы.
Внизу, у подножия свалочных гор уже ревели моторы грузовиков. Мелькал призрачный свет фар, чуть рассеивая непроглядную мглу ночи.
Люди везли сюда свой мусор.
Пора было поделиться с людьми и своим собственным мусором…
– Вперед! – скомандовал Академик, и все научное стадо ринулось черед завалы вниз, к грузовикам.
Снизу раздались полные ужаса вопли. Послышались выстрелы.
– Проходите грузовики и, не останавливаясь, на Город! – командовал Академик. – Ни какого снисхождения к людям! Полная чистота Эксперимента!…
Оглашая душераздирающими воплями округу, стадо помчалось в сторону Города.
Академик, успокаиваясь покрутился на месте, перебежал на несколько шагов назад и устроился на своем командном пункте – самой высокой куче мусора в округе.

Секретарши охотно возились с детенышем, который, почему-то, был не очень доволен уходом. Сначала он просто пищал и издавал тихие звуки недовольства, но в один момент вдруг разразился диким, режущим уши воплем.
Секретарши носились взад и вперед, выхватывая друг у друга ребенка, но все это отнюдь его не успокаивало.
Академик на своем холме морщился: младенческие крики мешали ему думать. А поразмыслить было над чем.
Сейчас коллеги проводят важную часть Эксперимента: они пробуют этот мусорный человеческий Город на прочность. Опыт опасный, но совершенно необходимый…
И тут до Академика донесся новый звук.
Он настороженно прислушался.
Это было похоже на плач. Только совсем не на плач младенца, а на… всхлипывания женщины!
Человеческой женщины.
И Академик увидел, как в темноте, на ощупь, спотыкаясь и падая, вновь вставая, движется тонкая женская фигурка.
…Люди совершенно не приспособлены видеть в темноте. Что говорить, примитивные существа… Впрочем, сколько можно об очевидном?
Женщина явно что-то искала. Она шарила руками по сторонам и сквозь рыдания бормотала бессвязные фразы:
– Где… Где ты, маленький мой… Куда же ты подевался… Прости… Прости меня… Нет, нет мне прощения… О, господи…
Едва в стороне раздавался детский плач, как женщина неловко бросалась вперед – и тут же падала, запутавшись в невидимом для нее лабиринте из мусорных куч.
– Я не хотела бросать тебя! Бес попутал… Ну, пожалуйста… Пожалуйста, найдись… Я иду к тебе… Ты слышишь? Ну, скажи еще что-нибудь! Я же не вижу тебя… Ну, заплачь…
Секретарши испуганно посмотрели на Академика.
Он сделал им знак.
Ребенка положили на ровную поверхность. И отошли в сторону. Малыш тут же затих, очевидно уснув от усталости. И Академик понял, что эта женщина не найдет своего ребенка в темноте.
Эх, люди, люди… Опять из-за вас ломается очередная стройная теория… Все-таки, если бы вы были совершенно безнадежны, то и не стоило бы проводить Эксперимент…
Женщина стояла, пошатываясь, совершенно обессиленная, исполненная тоски и горькой безнадежности. И не даже видела своего малыша, который, тихо заснув, лежал прямо перед ней…
И тогда Академик протяжно вздохнул и покачал головой.
После чего решительно протянул вперед длинную косматую руку.
И включил солнце.

Краснодар, 2007

Нахуй из

цтате, про фурей

– Но вы, издевающийся над человеческой жизнью, разве вы не признаете за ней никакой цены? – спросил я.

– Цены? Какой цены? – он взглянул на меня и, несмотря на суровость, я прочел в его глазах затаенную усмешку. – О какой цене вы говорите? Как вы ее определите? Кто ценит жизнь?

– Я ценю, – ответил я.

– Как же вы ее цените? Я имею в виду чужую жизнь. Ну-ка скажите, сколько она стоит?

Цена жизни! Как мог я точно указать ее? Но я, привыкший ясно и свободно излагать свои мысли, в присутствии Ларсена не находил нужных слов. Впоследствии я объяснял себе это воздействием его сильной личности, но главная причина была в полной противоположности наших точек зрения. В отличие от других встреченных мною материалистов, с которыми я всегда находил общий язык, здесь между нами не было абсолютно ничего общего. Быть может, он поражал меня стихийной простотой своего ума. Он всегда приступал к самой сути дела, отбрасывал все ненужные детали и говорил с такой решительностью, что я тотчас терял почву под ногами. Цена жизни! Как мог я тут же на месте ответить на этот вопрос? Что жизнь священна – я принимал как аксиому. Что она бесконечно ценна, было истиной, которую я никогда не подвергал сомнению. Но когда это сомнение высказывал он, я терялся.

– Мы с вами беседовали вчера, – сказал он. – Я сравнивал жизнь с закваской, с дрожжевым грибком, который пожирает жизнь, чтобы жить самому, и говорил, что жизнь просто преуспевающее свинство. Если смотреть с точки зрения спроса и предложения, то жизнь самая дешевая вещь на свете. Количество воды, земли и воздуха ограничено, но жизнь, которая может быть рождена, безгранична. Природа расточительна. Возьмите рыб с миллионами зерен икры. Подумайте о себе и обо мне. В нас тоже заложены возможности миллионов жизней. Если бы мы имели время и случай использовать каждую частицу содержащейся в нас нерожденной жизни, мы могли бы стать отцами народов и населить целые материки. Жизнь? Пустое! Она ничего не стоит. Из всех дешевых вещей она самая дешевая. Природа рассыпает ее щедрой рукой. Где есть место для одной жизни, там она сеет тысячи, и везде жизнь пожирает жизнь, пока не остается лишь самая сильная и свинская.

– Вы читали Дарвина, – заметил я. – Но вы плохо поняли его, если думаете, что борьба за существование оправдывает произвольное разрушение вами жизней.

Он пожал плечами.

– Вы, очевидно, говорите лишь о человеческой жизни, так как зверей, птиц и рыб вы уничтожаете не меньше, чем я или любой другой человек. А между тем с человеческой жизнью дело обстоит точно так же, хотя вы и смотрите на нее иначе. Зачем мне беречь эту жизнь, раз она так дешева? Матросов больше, чем кораблей на море для них, и рабочих больше, чем хватает для них фабрик и машин. Вы, живущие на суше, отлично знаете, что, сколько бы вы ни поселили бедняков в городских трущобах и сколько из них ни умерло бы от голода и эпидемий, их остается все больше и больше, они умирают, не имея корки хлеба и куска мяса (то есть той же разрушенной жизни), и вы не знаете, что с ними делать. Видели вы когда-нибудь, как лондонские грузчики дерутся, словно дикие звери, из-за возможности получить работу?

Он направился к трапу, но повернул голову, чтобы сказать что-то напоследок.

– Знаете ли, единственная цена жизни это та, которую она дает себе сама. И, конечно, жизнь преувеличивает свою цену, так как она неизбежно пристрастна в свою пользу. Возьмите этого матроса, которого я держал на реях. Он цеплялся там, как будто он был чем-то необычайно драгоценным, сокровищем дороже бриллиантов или рубинов. Для вас? Нет. Для меня? Ничуть. Для самого себя? Да. Но я не признаю его оценки, он жестоко переоценивает себя. Бесчисленные новые жизни ждут своего рождения. Если бы он упал и разбрызгал свои мозги по палубе, словно мед из сотов, мир от этого ничего не потерял бы. Он не имел для мира никакой цены. Предложение слишком велико. Только для себя он имел цену и, чтобы показать, как обманчива такая оценка, я укажу вам на то, что мертвый он не сознавал бы, что он потерял себя. Он один ставил себя выше бриллиантов и рубинов. Бриллианты и рубины пропадут, рассыплются по палубе, и их смоют ведром морской воды, а он даже не будет знать об их исчезновении. Он ничего не теряет, так как с потерей самого себя он утрачивает и сознание потери. Теперь вы видите? Что же вы имеете сказать?

– Что вы, по крайней мере, последовательны, – ответил я.

Это было все, что я мог сказать, и я снова занялся мытьем тарелок.

- Попахивает открытием, – сказал какой-то облезлый Доцент.

полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати полтзовати

> - Попахивает открытием, – сказал какой-то облезлый Доцент.\

У них просто нобелефки не было.

Дикари

гетшеет

гдже апрувы?

ХЗ кто должен быть деонанимизирован первым.

Наступила тревожная тишина.

насрано 183 раза:
[0][1][2][3][4][5][6]